Неточные совпадения
Бетси, одетая по крайней последней моде, в шляпе, где-то парившей над ее головой, как колпачок над
лампой, и в сизом платье с косыми резкими полосами на лифе с одной стороны и на юбке с другой стороны, сидела рядом с Анной, прямо держа свой плоский
высокий стан и, склонив голову, насмешливою улыбкой встретила Алексея Александровича.
Уже светало; перламутровое, очень
высокое небо украшали розоватые облака. Войдя в столовую, Самгин увидал на белой подушке освещенное огнем
лампы нечеловечье, точно из камня грубо вырезанное лицо с узкой щелочкой глаза, оно было еще страшнее, чем ночью.
— Так вот как пришлось нам встретиться! — сказал доктор, серьезный,
высокий человек с грустным взглядом. — Узнаёте ли вы меня, мистер Стильтон? Я — Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зеленой
лампы. Я узнал вас с первого взгляда.
В третьей,
высокой, с белыми обоями комнате, освещенной небольшой
лампой с темным абажуром, стояли рядом две кроватки, и между ними в белой пелеринке сидела нянюшка с сибирским скуластым добродушным лицом.
Храм этот был освещен
лампами в этрурийских
высоких канделябрах, дневной свет скудно падал в него из второго храма, проходя сквозь прозрачный образ рождества.
Когда старшая нагнулась, чтобы отстегнуть
высокие калоши, мне мелькнула при свете
лампы покрасневшая от мороза щека и розовое ухо с сережкой.
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а
высокая железная труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела
лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя пьяного галденья.
В головах кровати, на
высокой подставке, горит
лампа, ровный свет тепло облил подушки за спиной старика, его жёлтое голое темя и большие уши, не закрытые узеньким венчиком седых волос.
Большой японский зонт, прикрепленный к стене, осенял пестротой своих красок маленькую женщину в темном платье;
высокая бронзовая
лампа под красным абажуром обливала ее светом вечерней зари.
Осенняя ночь дышала в окно тёплой и душистой сыростью, в чёрном небе трепетали, улетая всё
выше и
выше, тысячи ярких звёзд, огонь
лампы вздрагивал и тоже рвался вверх. Двое людей, наклонясь друг к другу, важно и тихо говорили. Всё вокруг было таинственно, жутко и приятно поднимало куда-то к новому, хорошему.
Я перебежал впопыхах свою залу, схватил в передней с вешалки пальто, взял шляпу и выскочил за двери. Спускаясь с лестницы, слабо освещенной крошечною каминною
лампою, я на одном повороте, нос к носу, столкнулся с какой-то маленькой фигурой, которая быстро посторонилась и, как летучая мышь, без всякого шума шмыгнула по ступеням
выше. Когда эта фигурка пробегала под
лампою, я узнал ее по темному шерстяному платью, клетчатому фланелевому салопу и красному капору.
Не подумал и — без воли — пошёл за нею. Вот я в комнате; на стене
лампа горит, в углу, под образами, толстая старуха сидит, жуёт что-то, на столе — самовар. Уютно, тепло. Усадила меня эта женщина за стол; молодая, румяная она, грудь
высокая. Старуха из угла смотрит на меня и сопит. Лицо у неё большое, дряблое и словно без глаз. Неловко мне — зачем пришёл? Кто такие?
Мне стало не по себе.
Лампа висела сзади нас и
выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый пол. Руки он сложил на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной
лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и
выше всех поднимался голос варщика Никиты...
Говорил он долго и сухо, точно в барабан бил языком. Бурмистров, заложив руки за спину, не мигая, смотрел на стол, где аккуратно стояли и лежали странные вещи: борзая собака желтой меди, стальной кубик, черный, с коротким дулом, револьвер, голая фарфоровая женщина, костяная чаша, подобная человечьему черепу, а в ней — сигары, масса цапок с бумагами, и надо всем возвышалась
высокая, на мраморной колонне,
лампа с квадратным абажуром.
Целый ряд
высоких комнат с паркетными полами, оклеенных дорогими, тисненными золотом, обоями; столовая «под дуб» с развешанными по стенам плохими моделями дичи, с огромным резным буфетом, с большим круглым столом, на который лился целый поток света из висячей бронзовой
лампы с молочным абажуром; зал с роялем, множеством разной мебели из гнутого бука, диванчиков, скамеек, табуреток, стульев, с дорогими литографиями и скверными олеографиями в раззолоченных рамах; гостиная, как водится, с шелковой мебелью и кучей ненужных вещей.
Самая
высокая из пансионерок, Маргарита Вронская, встала на табурет и зажгла висевшую над столом
лампу. В комнате стало по-прежнему светло.
Я лезла к ней по ее каменистым уступам и странное дело! — почти не испытывала страха. Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи
высокие, полуразрушенные местами стены, я оглянулась назад. Наш дом покоился сном на том берегу Куры, точно узник, плененный мохнатыми стражниками-чинарами. Нигде не видно было света. Только в кабинете отца горела
лампа. «Если я крикну — там меня не услышат», — мелькнуло в моей голове, и на минуту мне сделалось так жутко, что захотелось повернуть назад.
Свет
высокой фарфоровой
лампы ярко падал на письменный стол, занимавший всю средину комнаты, просторной и оклеенной темными обоями.
Против Таси, через комнату, широкая арка, за нею темнота проходного закоулка, и дальше чуть мерцающий свет, должно быть из танцевальной залы. Она огляделась. Кто-то тихо говорит справа. На диване, в полусвете единственной
лампы, висевшей над креслом, где она сидела, она различила мужчину с женщиной — суховатого молодого человека в серой визитке и
высокую полногрудую блондинку в черном. Лиц их Тасе не было видно. Они говорили шепотом и часто смеялись.
Старинные стулья с
высокими спинками и две старинных
лампы, на
высоких витых деревянных подставках, стоявшие в углах, дополняли меблировку.
Он зажег
лампу, стоящую в углу на
высокой металлической подставке с матовым тюльпаном, опустил занавеси на окнах и при этом мягком освещении комната получила еще более уютный, приветливый вид.
Зала и гостиная меблированы были старинною тяжеловесною мебелью красного дерева, зеркалами в таких же рамах и
лампами в углах на
высоких подставках.
Мягкий свет стоявший в углу на золоченой
высокой подставе карсельской
лампы полуосвещал это «убежище любви», как называл будуар покойный Гречихин.
В угловой гостиной помещичьего дома, за круглым преддиванным столом, на котором горела
высокая, старинная, видимо, переделанная из олеиновой в керосиновую,
лампа под уже новейшим огромным пунцовым абажуром, сидели на диване Фанни Михайловна Савина и наискосок от нее молодая девушка лет восемнадцати, с оригинальным смуглым лицом цыганского типа.
И он уже выкрикнул первый слог этого слова, но вдруг весь этот
высокий, красивый коридор с полом, устланным прекрасным ковром, со спускавшимися с потолка изящными газовыми
лампами и, наконец, появившиеся на его повороте двое изящных молодых людей — это были гости Николая Герасимовича — сомкнули уста Мардарьева и выкрикнутое лишь «кар» замерло в воздухе, как зловещее карканье ворона около помещения, занимаемого Николаем Герасимовичем.
В углах кабинета стояли две
лампы на
высоких, витых красного же дерева подставках, а на письменном столе, заваленном грудою бумаг, стояли два бронзовых канделябра с восковыми свечами.
Лампа с синим колпаком бросала яркий свет на пеструю бархатную скатерть стола, но углы
высокой комнаты были полны тихого, таинственного мрака.